Мой сайт

Связь! Давай связь!

… Четвертый день наш сводный комсомольский полк удерживает рубеж перед Нахабином, на окраине Павловской слободы. Позади Москва: по прямой, через лес не будет и двадцати пяти километров. Да что там двадцати пяти – может двадцать только! Это последний рубеж…

Фашисты заняли деревни Анисино и Покровское, перерезали дорогу, идущую на Звенигород, но передовые роты комсомольцев еще удерживают берег Истры.

Сижу с телефонной трубкой на КП полка. В стылом небе жмутся к друг другу стылые звезды, скорбно скукожился месяц. Шинель не защищает меня от жгучего холода, и все время клонит ко сну – то ли от недавней контузии, то ли от того, что уже двое суток глаз не закрывал по-хорошему. Не хватает воздуха в легких, и знакомая тяжесть плитой ложится на грудь. Пот обессиливающе окатывает спину: видно сказалось, что танк в окопе придавил меня. Поплевал тогда кровью, отдышался и вроде ничего, ан нет. Чувствую, скоро нижняя рубашка и гимнастерка будет хоть выжимай, потом смерзнутся и стиснут льдом тело. В груди свистит оркестр. Одна мысль – хватит ли воздуха, чтоб дышать-то хоть немного?

Сквозь болезненную дремоту слышу голос сержанта Зеке Шополая, командира взвода связи. «Кончай ночевать! Не в госпитале, чтоб жизнью наслаждаться. Быстрей, джигиты, связь давай! Второй батальон заткнулся. Вот провод. Не спускайте с него глаз, кызыл аскеры, как с любимой кызымушки. Баландина тебе даю Студент. Наладить связь чтоб сей секунд, орелики!»

Студентом он величает меня за мою, по его понятиям, начитанность и познания в немецком языке. А с легкой руки сержанта – все остальные.

– Есть наладить связь… Чтоб сей секунд… – с трудом вырываю себя из дремотной трясины. Я уже наизусть затвердил, что связь – нервы войска, а значит, хоть болота, хоть река, сугробы ли, лес или поле, бой или бомбежка – тяни нитку. Чтоб связь была! В самые опасные для себя минуты телефонист-катушечник воюет в одиночку. Невелик труд: срастить кабель – долог путь туда и обратно. Никого вокруг, и если ранит, далека помощь.

– Ищи обрыв! – слышится сквозь неодолимую усталость голос Шополая. – Аллюр три креста! Позывные помните? Ну, и хорош! Действуйте, как штыки, братишки. Вперед!

   До штыков нам, конечно, очень далеко. Но все же мы попытались развить аллюр, бежали, увязая в снегу и захлебываясь морозным воздухом.

–     Найди его, обрыв этот, – причитает коротышка Сергей Баландин, барахтаясь в снегу и то

и дело поправляя сползающий с плеч ремень телефонного аппарата.  – Может он теперь у немецкой передовой. Ну, если фрицы обошли наш батальон?…

Родной мой Серега, он утопает в сугробах под тяжестью аппарата, но я не могу и второй взять себе, потому что нужно внимательно следить за ниткой, тянущейся по верхушкам деревьев, а Серега мне в этом не помощник – он страшно близорук. Учились мы с ним, милейшим гномиком, в одном классе. Когда прорвался немец к Москве, они всей братией во главе с классным руководителем пошли в ополчение. Вскоре из всех живых остался один гномик. И как только мы с ним встретились в этой людской круговерти! Вот такие коленца выкидывает война – не перестаешь дивиться.

Ветер выжимает слезы, и они сразу же замерзают на ресницах, мешают следить за проводом, змеящимся по верхним веткам. Темнота впереди кажется плотней, шум деревьев таинственней и непонятней. Болезненной белизной светятся березы. Предостерегающе поскрипывает снег под ногами.  Наши нервы напряглись до предела. Серега Баландин, у которого я, бывало, списывал все контрольные, тащится у меня на буксире, держась за мой поясной ремень. Еле тяну его за собой, но на душе легче, когда вот так он рядом – верный друг с самого первого класса.

И вдруг страшный свист расколол черную пустоту, всплеск голубовато-желтого света метнулся по стене замерзшего ельника, разом отринув темь и тишину. Вихрь горячего и плотного воздуха толкнул в спину, перевернул в глазах лес, заметнул шинель на голову и грянул меня всем телом о землю. И все-таки я знал, что живой, – опытный уже был пехотинец. Но тут снова послышался заунывный свист. Он нарастал до неимоверной силы, и только я успел подумать – «прямое попадание» – как раздался взрыв, воздух треснул и разлетелся осколками. Обдало смрадом горячего пороха. Зашлепали вокруг кусочки мерзлой земли. Смолкло, и зазвенела мгновенно-вечная тишина.

Мины начали рваться впереди – одна! вторая! третья! «Это уже не в нас! – думал я с облегчением. – Живой, живой, целый!» Но еще ни о чем не ведая: я чувствовал: и вокруг и во мне что-то было не так!

В воздухе, насыщенном пороховой гарью, медленно оседала снежная пыль. Метрах в пяти от меня, полусвесившись в воронку, лежал мой Серега. Уже по его безжизненной позе я понял – плохо дело. Подполз, расстегнул пробитую осколками шинель, припал ухом к Серегиной груди. Сердце его молчало, глаза стеклянно отражали свет звезд. Погиб мой товарищ… Снег пушистый и легкий не таял на его губах.

Один, один я теперь в этой ледяной пустыни. Что же мне делать? Как что?! Приказа-то никто не отменял – обрыв искать надо. Я оглянулся по сторонам, стараясь запомнить место, где оставляю друга, перебросил через плечо ремень аппарата, взял в руки шест, сделал шаг, другой… И тут же почувствовал резкую боль: вот оно – ранен! Сунул руку под шинель – так и есть: на ладони кровь. Я сразу ослаб, белый мерцающий снег внезапно стал черным и ринулся мне навстречу.

Когда я пришел в себя, туман в голове вроде бы немного расселся. Тотчас вспомнилось: батальон без связи, а немцы, может, завтра ринуться на Москву. Надо, найти обрыв этот клятый. Пока еще есть силы, нужно торопиться. Не может батальон драться без связи, вслепую, – окружат и сотрут. Погибнут ребята, – поминай, как звали, ни за понюх табаку.

Задрав голову, я схватился руками за тонкую нить на фоне белесых ополосков давно ушедшего дня, где в разрыве облаков зрачком снайпера глядел на меня месяц. Ощущая на груди теплую струйку, я думал об одном: хватит ли у меня сил, чтобы найти обрыв? Больше всего я боялся потерять слишком много крови и не добраться до повреждения или наткнуться на фашистских разведчиков, которые, бывало, поджидали у нарочно перерезанного провода. А сержанту и послать некого – побило всех связистов. И тут же слышал неистовый голос Шополая, видел его свирепые глазища: «Давай связь! Связь давай, джигиты!»

Я тащился, пропахивая снег руками и ногами.

В зияющем небе ни тепла, ни сочувствия. Темнота седела, расплывалась серой мутью. Земная кора то прогибалась подо мной, так я отяжелел, то, казалось, как перышко подбрасывала к облакам. Лес и кустарник беззвучно струились мимо, колыхались, словно опрокинутые в быструю реку. Я наваливался на мускулистый ветер, который помогал мне не упасть. В мерцающее сознание врывается голос сержанта: «Связь! Связь давай!»

И тут я понимаю, что и правда разговариваю с Шополаем: «Связь сейчас будет, – кричу ему. Только отыщу вторую нитку». «Гони вперед Баландина» – командует тот.  «Погиб Серега», – отвечаю. «Смотри у меня, Студент, если убьют тебя, лучше не показывайся. Связь. Связь давай»… Оказывается, я в полубеспамятстве все-таки нашел обрыв и подключил аппарат.

Взбодренный такой угрозой, я, наконец, соображаю перевязаться. Ведь изо рта не идет кровь, значит, осколок не пробил грудь, не задел легкие! Скинул шинель и гимнастерку. Осколок синел под кожей. Хотел, было, вырвать его, но потом решил, что кровь потечет сильнее. Вытащил бинт и сколько мог туго обмотал грудь, чтобы марля напиталась кровью и засохла на ране. Каждое движение давалось мне с великим трудом, даже поднять веки – и то требовалось немалое усилие.

Я встал на ноги. Это уже было многое. «Второй конец! Неужели не найду второй конец» – вот что страшило меня больше смерти. О смерти уже думалось равнодушно: ну, сядешь, заснешь и перестанешь мучиться. Сладкий сон наплывал, обещал отдых и свободу. Мнился костер, он обдавал мое лицо и руки живительным теплом, пощипывая ноздри смолистым дымком. Блаженство окутывало меня неотступно.

«А батальон?! – очнулся я. – В любое время фашисты могут начать наступление на Москву. Без связи с полком их не удержать. .. Нет, нет, мне надо выжить. Выжить и найти второй провод. Да найти. Умереть – это слишком легко, слишком просто. А мама? Каково ей будет, если я погибну? Не дожил даже до семнадцати. Неужели?.. Нет, доживу, доживу до утра».

Я снова двинулся, еле вырывая из снега налившиеся свинцовой тяжестью ноги. Напрягая глаза, я вглядывался в верхушки деревьев. Где-то здесь, рядом, должна быть проклятая нитка. Нюхом чувствую, что иду правильно. Но где же провод? Вот , вот он – оборванный конец , свешивается с ветки, бессильно качается на ветру. Нашел!

Но чтобы срастить нитку, требовались силы и точные движения. А им неоткуда было взяться в коченеющих пальцах. И я стал терпеливо собираться к великому подвигу: дышал на руку, разминал пальцы, давая им недостающее тепло, и потихоньку, раз за разом, подтягивал провода друг к другу. Легкие скрипели от учащенного дыхания, я поборол головокружение – и все-таки соединил концы. Связь с батальоном была восстановлена.!

 Совсем теряя силы, попросился у Шополая во второй батальон – в полк мне уже было не дотащиться. Зеке разрешил, но велел каждые двадцать минут прозванивать нитку, исправлять ее в случае чего. И я побрел, не веря, что дойду. А ведь дошел!

В батальоне меня перевязали и хорошо накормили. Ранение было не так чтобы уж очень, но крови потерял много. Подкрепили водкой – в таких случаях она на время взбадривает. И вот я лежу на дне окопа у телефонного аппарата и поддерживаю связи с полком.

Бой идет ожесточенный, упорный, вязкий. Бой за Москву. Атаки немцев сменяются контратаками наших – как бесконечные приливы и отливы огненной стихии. Комбат, старший лейтенант, широкоплечий, высокий, с закопченным мальчишеским лицом, решительно и уверенно руководит боем. Глядя на него немного успокаиваюсь и я. Но откуда-то с левого фланга на КП батальона прорвались вражеские автоматчики. Выскакивают из-за гребня – черные против света. Комбат схватил винтовку связного, перерубленного автоматной очередью, отбил штык кинувшегося на него верзилы, ударом приклада в висок свалил его и выстрелил в упор.

Бой захлестывает траншеи. Уже не разобрать, где наши, а где наступающий противник: сплошной обороны нет – только разрозненные группы в окопах , сражающиеся друг с другом. Плещет автоматный огонь, рвутся гранаты. В ход идут штыки, лопатки, ножи. Схватившиеся в рукопашной, сатанея, бьются насмерть. Из воронок садят друг в друга пулеметы.

Комбат рванулся ко мне, глаза навылуп:

– Где полк?.. Полк! Полк! – дико заорал он. – Связь! Давай связь!

Полк молчит. Выскакиваю из окопа, бегу по линии, точнее, где была линия. Павловская слобода горит. Позиции нашей артиллерии заволакиваются черными свисающими клубами, рассекаемыми клубами огней. И туда же устремляются плотные цепи вражеской пехоты.

Неужели прорвались, смели нашу оборону? ! Я бросаюсь назад, к своему батальону. Но и там уже наседают немцы.

– Давай сюда, Студент! – сильная рука хватает меня за полу шинели. Шополай! Лихие усы топорщатся над оскаленным ртом. – Ну, и сабантуй! Ленту подправь. Ленту! Сейчас угощу дорогих гостей бешбармаком! – и Зеке ударил из пулемета во фланг наступающим почти с тылу, изрядно прополов густые ряды противника. «Наверное, все полковые резервы бросили к нам», – успеваю подумать. «Ленты, ленты, джигит!» – кричит мне Шополай, доставая бегущих гитлеровцев теперь уже в спину. Я схватил подвернувшиеся полные ленты, и только было подбежал к сержанту, как земля между нами вздыбилась в оранжевой вспышке. Тупой, горячий воздух ударил мне в лицо, перехватил дыхание, швырнул на дно воронки. Когда я очнулся, увидел, что гитлеровцы отхлынули от нашей разрушенной обороны. Бежали из Павловской слободы. За ними гнались бойцы в белых полушубках, в валенках. Мальчишеские лица охвачены азартом атаки. Пулеметные струи метут по наступающим цепям, сдувая с земли юные солдатские души, но все равно остановить свежие полки не могут.

– Сибиряки! Сибиряки, братишки! – радостно кричит мне Шополай. Мы вытащили пулемет  на бруствер окопа и хлестнули по отступающим гитлеровцам. Из полуразрушенных

окопов выскакивают оставшиеся в живых наши ребята и вливаются в ряды наступающих сибирских батальонов…

 «Урр-аа!» – гремит уже в отдалении. Я переваливаюсь через бруствер. Черная поземка струится по истоптанному полю. А ветер, что метет гарь и пепел, доносит до меня хлесткую команду:

– Связь! Давай Связь!..